Сразу слышны возражения: "Аборт, искусственное прерывание бе-
ременности - личное дело матери". Представим картину: суд, скамья под-
судимых, убийца. Судья спрашивает: "Как ты смел?" Подсудимый: "А что
тут особенного? Одному потерпевшему я искусственно прекратил деятель-
ность сердца, другому - головного мозга, третьему - легких". - "Но они
от этого погибли!" - "Да, но что делать, так уж получилось, они могли
помешать мне жить так, как я хочу". Абсурд? А то, что мы делаем, уби-
вая дитя, как назвать?
Часто говорят, что ребенок ничего не чувствует. Это ложь. Если
даже растения чувствительны к боли, неужели маленький ребенок в утробе
матери более примитивен? Но даже смерть в бессознательном состоянии не
делает ее чем-то иным. И если допустить, что ребенок ничего не ощуща-
ет, убийство его все равно ничем не оправдано. Рассуждения же о том,
что чувствует убиваемый, очень напоминают рассуждения о гуманной смер-
ти в газовой камере: она, дескать, слаще, чем в петле.
Третье возражение: "Там еще ничего нет... Это еще не человек".
И это ложь. Никакой ученый не скажет о человеческом зародыше: это ры-
ба, дерево, злак. И росток, только недавно появившийся из желудя, и
четырехсотлетнее, корявое дерево - в равной степени дубы. Очень жаль,
что такие простые, понятные вещи приходится разжевывать взрослым лю-
дям. Почему-то, когда речь заходит о растениях, все соглашаются, а
когда говоришь о людях, начинают оправдывать преступления. Ведь ново-
рожденный младенец тоже еще не вполне человек, он не умеет ничего из
того, что умеет взрослый; любое животное умнее его. Но за убийство
рожденного ребенка - тюрьма, а нерожденного - бюллетень, хотя и заро-
дыш, и младенец являются людьми только потенциально. Видеть разницу
между убийством одного и другого равносильно тому, если бы за убийство
пятилетнего ребенка полагалось большее наказание, чем за убийство че-
тырехлетнего. Это ли не лицемерие?
Сразу слышны возражения: "Аборт, искусственное прерывание бе-
ременности - личное дело матери". Представим картину: суд, скамья под-
судимых, убийца. Судья спрашивает: "Как ты смел?" Подсудимый: "А что
тут особенного? Одному потерпевшему я искусственно прекратил деятель-
ность сердца, другому - головного мозга, третьему - легких". - "Но они
от этого погибли!" - "Да, но что делать, так уж получилось, они могли
помешать мне жить так, как я хочу". Абсурд? А то, что мы делаем, уби-
вая дитя, как назвать?
Часто говорят, что ребенок ничего не чувствует. Это ложь. Если
даже растения чувствительны к боли, неужели маленький ребенок в утробе
матери более примитивен? Но даже смерть в бессознательном состоянии не
делает ее чем-то иным. И если допустить, что ребенок ничего не ощуща-
ет, убийство его все равно ничем не оправдано. Рассуждения же о том,
что чувствует убиваемый, очень напоминают рассуждения о гуманной смер-
ти в газовой камере: она, дескать, слаще, чем в петле.
Третье возражение: "Там еще ничего нет... Это еще не человек".
И это ложь. Никакой ученый не скажет о человеческом зародыше: это ры-
ба, дерево, злак. И росток, только недавно появившийся из желудя, и
четырехсотлетнее, корявое дерево - в равной степени дубы. Очень жаль,
что такие простые, понятные вещи приходится разжевывать взрослым лю-
дям. Почему-то, когда речь заходит о растениях, все соглашаются, а
когда говоришь о людях, начинают оправдывать преступления. Ведь ново-
рожденный младенец тоже еще не вполне человек, он не умеет ничего из
того, что умеет взрослый; любое животное умнее его. Но за убийство
рожденного ребенка - тюрьма, а нерожденного - бюллетень, хотя и заро-
дыш, и младенец являются людьми только потенциально. Видеть разницу
между убийством одного и другого равносильно тому, если бы за убийство
пятилетнего ребенка полагалось большее наказание, чем за убийство че-
тырехлетнего. Это ли не лицемерие?
Показать ответы (10)
Скрыть ответы